apparent: (с сигаретой)

Наши тени — это те, кто живет, пока мы спим. Когда мы выключаем свет и ложимся спать, тень освобождается, окутывает и убаюкивает нас, а когда мы засыпаем — начинает жить своей собственной жизнью. Нам кажется, что это мы видим сны, а на самом деле, мы наблюдаем за жизнью теней также, как они наблюдают днем за нашей. И если ты не помнишь свои сны — не волнуйся, твоя тень их помнит отлично, также как ты помнишь свой прошедший день. Известно, что если человеку не давать видеть сны, он не высыпается, а через некоторое время может сойти с ума. Никто не обращает внимания на то, что при этом происходит с его тенью, а она истончается, становится все более блеклой и может вовсе исчезнуть. А кто не отбрасывает тени? То-то же.

Но это все присказка, а вот сказка, хоть и короткая. В каждом городе есть хотя бы одна блуждающая тень, тень без хозяина. Некоторые говорят, и не только говорят, но и в книжках пишут, что когда такая тень касается живого человека, то он умирает, а его тень тоже становится блуждающей. Ничего подобного. Люди практически не замечают такого касания, разве что у некоторых холодок по спине пробежит. А тень, в этот момент узнает о человеке все, что только возможно. И человека узнает лучше, чем он сам себя знает — все его мечты, страхи, радости и горести. И скользит себе дальше. Вообще, тени довольно бесстрастные существа, и эти открывающиеся сокровенности их мало трогают. Хотя иногда бывает, конечно, что даже и тень вздрогнет, от удивления, радости или от ужаса — это уж как выйдет.

Есть мнение, что это тени богов. Дескать, боги решили как-то, что не пристало им отбрасывать тень, как людям, и отбросили их в другом смысле — отпустили жить своей жизнью. А может, было по-другому — боги же никогда не спят, и их тени, чтобы выжить, убежали и стали жить своей жизнью. С тех пор и бродят, рассматривают человеческие жизни. И знают, вероятно, о нас больше, чем те самые боги.

Share on Facebook

Mirrored from Слова и буквы again.

apparent: (н-да)

Жил-был странный аттрактор. Сам-то он не считал каким-то особенным, но в народе прошла молва – дескать этот — какой-то чудной. Ведет себя непонятно, все больше небо разглядывает, вместо того, чтоб под ноги глядеть, рассуждает о непонятном, не о том, что обычно аттракторов интересует. Словом – странный. Самому аттрактору это было не так уж важно, он действительно все больше формой облаков интересовался и думал о мироустройстве.
А ещё этот самый аттрактор любил выпить, что не добавляло ему очков в смысле обыденности – аттракторы-то обычно не пьют, как всем известно, они ребята серьезные и правильные. И как выпьет – так разговорчивым становился, смешливым. Это уж совсем ни в какие ворота, согласитесь, вы только представьте себе смешливого аттрактора. А ему – хоть бы хны, смеется, веселится, глупости какие-то творит, а то и песни поет, причем голос у него, как выясняется, довольно неплохой. И опять же – голосистый аттрактор – это какой-то нонсенс почти что.
Некоторые, впрочем, полагают этого аттрактора довольно симпатичным и даже считают, что аттрактору таки и нужно быть. Но эти, которые так считают – они и сами какие-то странные, что от них ждать. Все порядочные аттракторы, например аттрактор Милнора, максимальный аттрактор и даже неблуждающее множество странного аттрактора осуждают и считают должным указать, что такие глупости, какие он себе позволяет, приличным аттракторам не подобают.
А странному аттрактору – хоть бы что. Он по-прежнему небо рассматривает, да песни поет. И улыбается, чему-то ему одному ведомому. Наверное, чему-то странному.

Share on Facebook

Mirrored from Слова и буквы again.

apparent: (н-да)

В каждом городе можно встретить автобус без водителя. То есть, вообще в любом городе есть множество пустых автобусов, стоящих в автопарке, на стоянках и тому подобное. Но этот автобус идет по своему неведомому маршруту, никогда не попадает в аварии, соблюдает правила дорожного движения, хотя за рулем – никого. Номер его маршрута постоянно меняется, но в каждый отдельный момент он ничем не отличается от обычного рейсового автобуса, кроме того, что кабина водителя в нем пуста.
К этому автобусу люди относятся по-разному.
Кто-то считает, что встретить такой автобус и сесть в него – это большая удача, так как он может увезти пассажира в далекие неизвестные ми прекрасные миры. Или, если не в миры, то просто отвезти в такие уголки города, где человек никогда не бывал, и где очень хорошо: светит солнце, много тенистых бульваров, причудливых зданий, приятных кафешек. И без такого автобуса шансов попасть туда никаких. Они полагают, что автобус без водителя, изо дня в день катающийся по городу знает этот город лучше всех прочих и старается поделиться этим знанием с пассажирам, а другого способа, кроме как привезти их в приятное место, у него нет.
Другие, напротив, считают этот автобус чуть ли не колесницей дьявола, или не знаю каких ещё тёмных сил. Они убеждены, что от такого автобуса надо держаться подальше и, уж конечно, ни в коем разе не садиться в него. Ибо он может увезти в страшные неведомые места, из которых выбраться нет никакой возможности, или попросту завезти в район полный злобных гопников, которые только и ждут, чтобы кого-нибудь избить, ограбить, изнасиловать, убить, в конце концов. Что можно ожидать от управляемого неизвестно кем автобуса? Ничего хорошего – так рассуждают они.
И те, и другие по-своему правы. Потому как этот автобус везет человека именно в такие места, о которых тот думает, садясь в него. И ничего более. И ничего менее. Отвозит туда, куда ты и так движешься.

Share on Facebook

Mirrored from Слова и буквы again.

apparent: (Default)
Ветер, здесь всё время ветер. К нему привыкаешь и практически не замечаешь, но от этого он не перестаёт беспрерывно трепать тебе волосы, тревожить листья на деревьях, приносить новые, известные и неизвестные запахи. Попробуй закурить – и ты обязательно заметишь его, он будет играть с тобой, стараться задуть огонь зажигалки, потушить спичку. Ветер здесь отличается от тех ветров, к которым ты привык, он тёплый и какой-то уютный, что ли. Он не забирается в душу, не пронизывает насквозь, как знакомые тебе северные ветра. Нет, он, скорее, обволакивает тебя, благодаря ему воздух кажется более упругим и насыщенным. С таким ветром проще подружиться или, по крайней мере, ужиться. Он ничего не говорит, не рассказывает истории, как это бывает, ты же помнишь, он просто присутствует и наблюдает. Именно поэтому к нему так легко привыкнуть, он не требует твоего внимания, ему достаточно дыхания. Куда бы ты ни пошёл, он будет рядом, почти незаметный, почти бесшумный. А если вдруг исчезнет – то только тогда ты о нём и вспомнишь. И обнаружишь, что без него всё как-то не так, как-то менее правильно. Так что пусть дует, пусть дует.
apparent: (Default)

Откопал свой давнишний текстик, лет пять ему уже. Но как-то зацепил он меня сегодняшнего, решил перепостить. А чего?

Ещё у меня есть претензия,
что я не ковер, не гортензия…
(А. Введенский)

Некий человек умел превращаться в самые различные предметы, те, которые мы привыкли считать неодушевленными. Что в этом такого? Кажется, ничего особенного. По крайней мере, этот самый человек (звали его, скажем, Михаил Фёдорович, только не надо дурных ассоциаций, классик тут не при чём) не видел в этом чего-то экстраординарного. Он с лёгкостью и, даже с некоторой небрежностью превращался в деревья, столы, шариковые ручки, бутерброды, часы, столовые приборы, зажигалки, книги (иногда - в отдельный листок из какой-нибудь книги, а однажды ему взбрело в голову превратиться в отдельную букву на триста сорок второй странице (пятая, строчка сверху, первая буква в слове “может”) Большой Советской Энциклопедии) и так далее.
Михаил Фёдорович хорошо знал, то быть неодушевлённым предметом довольно скучно. Но в этих превращениях был один интересный момент, ради которого наш герой тратил львиную долю своего свободного времени на подобны метаморфозы. Превратившись в тот или иной предмет, Михаил Фёдорович терял почти всякую чувствительность и почти ничего не понимал в окружающем мире, кроме одного - своего предназначения. Точнее, предназначения предмета, в который он превратился.
Бутерброд знал только одно - его должны съесть. Часы (как бы это точнее описать) каждое мгновение ожидали наступления следующего. Страница в книге ждала, пока её откроют. Однажды Михаил Фёдорович превратился в гранату. Желание взорваться - очень странное, но ему понравилось. Когда он уставал, он превращался в самые бесполезные предметы, например, в какую-нибудь безделушку, предназначение которой - стоять на полке. В этом сочетании отсутствия каких либо стремлений кроме как “быть” и, одновременно, абсолютная уверенность в осмысленности и нужности такого бездеятельного бытия завораживала его.
Интересно, что в достижении своей цели предметы были совсем неразборчивы. Вилке было всё равно, во что втыкаться, ножу - что резать. Гитара хотела звучать и не важно - были ли причиной звука умелый перебор струн или просто удар об землю. Той самой странице в книге было всё равно, открыли ли ее, чтобы внимательно прочесть или просто, случайно.
Совершенно непонятно почему, но больше всего Михаил Фёдорович любил превращаться в несмазанную, поскрипывающую дверную петлю. Ему ужасно нравилось это ожидание - когда же кто-нибудь откроет дверь и петля сможет пропеть свою короткую, но такую важную для нее песню.


Запись сделана в блоге «Слова и буквы again». Можно оставить комментарий здесь или в оригинальной записи
apparent: (с сигаретой)
Жил-был гриб. Звали его, скажем, Тимофей. Это был вполне обычный подберёзовик, один из многих, что появляются в лесах во второй половине лета. Тимофей родился пасмурным утром, где-то во второй половине августа, когда в воздухе уже чувствуется приближение осени, но мир ещё живёт по летним правилам. Вырос он в глухой части леса, где не то, что людей, и зверей почти не было. Вообще-то странно – как раз зверья там должно было быть порядочно, но отчего-то на поляну, где рос Тимофей, никогда никто не забредал. А сам гриб, понятное дело, не могу покинуть своё место. Поэтому Тимофей общался только с несколькими братьями-грибами, росшими поблизости, с травой. Деревья стояли чуть поодаль, поэтому с ними поговорить не удавалось. К тому же, как известно, деревья, как правило, считают ниже своего достоинства разговаривать с грибами. Некоторые, особенно просвещённые, вообще считают грибы каким-то недоразумением – отдельное царство, понимаешь, организовали. А сами не пойми кто. Какой с них может быть спрос?
Так что собеседников у Тимофея было не так много )
apparent: (Default)
Николай Петрович имел странную привычку: прищурив левый глаз, он как-то по-особенному выпучивал правый и при этом как будто принюхивался. Чудак бы Николай Петрович. Люди его немного побаивались. А зря, между прочим. Ну, прищуривается, на выпучивает, ну принюхивается. Мало ли у кого какие странности. А впрочем же – очень хороший человек. Добрый, отзывчивый, при том не дурак. К тому же очень хорошо играл в шахматы и имел хороший голос. Я сам не слышал, как Николай Петрович поёт, но мне рассказывали люди, безусловно, заслуживающие доверия.
А ещё Николай Петрович очень любил финики. Бывало, купит себе целый килограмм и съест. И ничего, не плохело ему. Я бы так не смог.
apparent: (Default)
Почему-то в этом городе ровно в полночь гаснут все фонари. Это не связано ни с экономией электричества, ни с каким-нибудь комендантским часом, ни с какой-то иной рациональной причиной. Кажется, что это закон природы, естественный ход вещей – как заход солнца или снег зимой. Привычные местные жители не обращают внимания на это странное явление и продолжают в сумраке спешить по своим делам или неторопливо прогуливаться – по ситуации. Незнакомый же с особенностью города человек растерянно останавливается и первые несколько секунд пытается понять, что же именно произошло. Мы настолько привыкаем к свету городских фонарей, что их неожиданное отключение кажется нам чем-то невозможным. Однако, через некоторое время чужак понимает: отключили фонари. Он замечает, что, тем не менее, окна домов продолжают светиться и при этом скудном освещении всё же можно продолжать свой путь. После этого большая часть приезжих продолжают свой путь, пытаясь не заблудиться в окружившем их полумраке, спрашивая дорогу у немногочисленных прохожих и стараясь побыстрее добраться до пункта назначения. Но иногда попадаются чудаки, которые как будто забывают, что им надо куда-то идти, что, возможно, их кто-то ждёт, что у них есть какие-то важные дела. Они разглядывают разноцветье светящихся окон, проступившие на небе звёзды, силуэты прохожих. И перестают куда-то торопиться. Постепенно их глаза привыкают к темноте и они идут – совсем не туда, куда собирались до этого, они просто прогуливаются, слушая этот полутёмный город. Со временем большая часть окон гаснет и их окружает почти осязаемая тьма. Тем не менее, эти люди продолжают куда-то идти, не задумываясь о направлении и цели. Никто из них не признается, но на протяжении всей этой долгой прогулки им кажется, что город рассказывает им разные истории. Он подсказывает им, куда идти и знакомит их с улицами, деревьями, домами. Эта прогулка продолжается до утра, когда с первыми признаками рассвета голос замолкает и они вспоминают о том, куда же они направлялись до того, как погасли фонари. Часто им кажется, что прошедшая ночь – не более, чем причудливый и добрый сон. И – странное дело – очнувшись они никогда не чувствуют усталости, хотя всю ночь бродили по незнакомому городу. Придя в себя, они, наконец, отправляются по своим делам.
Все эти люди через некоторое время, рано или поздно переезжают в этот город и остаются там жить. И они знают, что после полуночи, когда гаснут все фонари, они смогут снова отправиться бродить по улицам и слушать сказки, которые расскажет им ночь.


реплика в сторону: давно я не слушал Уэйтса. а он ведь очень хорош. и пишется под него хорошо.
apparent: (Default)
Жил-был некто, по имени, скажем, Николай. Жизнь Николая была вполне стандартной - работа, семья, дети, друзья, футбол. В детстве он собирал марки, подростком коллекционировал значки, а когда стал взрослым – пивные банки. Ещё он выписывал две газеты – «Советский спорт» и «Известия» и аккуратно их прочитывал. По субботам наш герой ходил на рынок, а потом обычно принимал гостей, с которыми умеренно выпивал и вёл душеспасительные беседы о политической обстановке в стране, об особом пути русского народа и о положении команды «Спартак» в таблице очередного чемпионата по футболу. Иногда ходил с женою в кино на какой-нибудь новый фильм, отдавая предпочтение комедиям. На работе он был скромен и аккуратен, почти никогда не опаздывал, с коллегами поддерживал хорошие приятельские отношения.
Словом, был Николай обычен, настолько обычен, что почти незаметен. Он и одевался настолько неброско (хоть и аккуратно), что на улице прохожие никогда не задерживали на нём взгляда, в крайнем случае, просто отмечая про себя: «вот ещё одна фигура».
По законам жанра должно было бы что-то случиться с Николаем, произойти какая-то перемена, после которой его жизнь изменилась бы коренным образом, но ничего такого не случилось. Прожил он свою жизнь и также, почти незаметно, умер. После смерти не нашли никаких дневников, никаких гениальных стихов или романов, которые он писал долгими вечерами, не решаясь никому показать и пряча их на дальние полки в кладовке. И не пытался Николай изобрести модель вечного двигателя. В общем, никаких следов.
Ну, раз так, то должна, по крайней мере, у Николая быть какая-то тайна, которую он унёс с собой в могилу. Например, возможно, ему снились какие-нибудь эдакие сны. Или любил он, скажем, ночью, когда все спят, вылезать на крышу и там разгуливать в голом виде. Или, может быть, он хотя бы мечтал о чём-нибудь неожиданном, пусть даже и неприличном или нехорошем, о каких-нибудь извращениях, в конце концов или о мировой революции… Так ведь нет – и не мечтал он ни о чём большем, чем о прибавке к зарплате или о вкусной еде. Был человек, не был человек – не отличить.

- И в чём смысл этого самого Николая? – спросит читатель.
- А смысла в нём нет – отвечу я. – Также, как никакого смыла нет во мне и в Вас.
- Ладно, ладно, - хитро улыбнётся читатель. – А в чём смысл этого текста, зачем Вы эту бессмыслицу изображаете, тратите своё и моё время на бессмыслицу?
- Знаете, - отвечу, - мне иногда кажется, что эта бессмыслица ничуть не хуже и не лучше любой другой, на которую мы тратим практически всю свою жизнь. Если существует такой бессмысленный Николай, то отчего же не быть такому же бессмысленному тексту? Он также родится и умрёт незамеченным. А может быть так: он сделает какое-то совершенно незаметное и непонятное нам дело. А Николай, хоть нам и невдомёк, совершенно необходим для мироздания.
- Хм, - скажет читатель и благополучно забудет про этот текст.
apparent: (Default)
Живу – как будто играю в пинг-понг. Шарик – цок-цок по столу. Цок – день, цок – ночь. Подача, приём подачи. Счёт по пяти. Снова подаю, снова принимаю. Шарики – слова, мысли, действия. Я делаю – со мной делают, я говорю – мне говорят. Цок-цок. Я улыбнусь – а мне в ответ промолчат. Я взгляну в глаза – отведут взгляд. Кручёный мяч принял, и сам подрезал. Цок-цок. Утро – вечер. Счёт по десяти. Каждый шаг, каждая фраза, услышанная или произнесённая – ещё один удар по шарику. С кем играю – неведомо, то ли с миром, то ли с самим собой. Цок-цок. Каждая партия – как в первый раз, каждый удар – решающий. Проигрыш, проигрыш, выигрыш. Новая партия. Новые слова, новый смех и новые слёзы. Цок-цок. Потерял счёт очкам. Но вот, опять шарик на моей половине – надо отбивать…
apparent: (Default)
Сегодня здесь очень уютная тишина. Доносящийся издалека шум большой дороги и раздающиеся временами голоса под окном только делают эту тишину только ещё более плотной, почти осязаемой. Это та самая тишина, в которую можно завернуться, словно в оделяло, и лежать, рассматривая подсвеченное огнями большого города пасмурное ночное небо. И чувствовать этот мир, ощущать его мерное дыхание.
Прошёл ещё один день, в котором было всякое - и радость, и огорчение, и восторг, и сожаление о несбывшемся, и солнце, и ветер, и неспешные разговоры, и лихорадочная деятельность. Много всего было - как обычно. И всё как будто закончилось или, нет приостановилось. Пришла тишина, в которой всё замирает. Быть может она закончится через секунду, быть может, продлится ещё бесконечно долго. И ты будешь вот так лежать, рассматривать небо. И не думать ни о чём. А если уж и думать - любви, о чём же ещё?
А потом, спустя небольшую бесконечность, тишина непременно уйдёт, чтобы дать возможность жизни продолжиться. И снова будет суета, приятная и не очень, снова будут слова, звуки, песни, крики, стоны, смех, рыдание - всё будет. Потому что жизнь такая - радостная, смешная, полная смысла, бессмысленная, утомительная, увлекательная,  и - шумная.
Но тишина ещё обязательно вернётся. И принесёт с собой спокойствие и умиротворение. Без них ведь тоже никуда.

ветер

Jul. 2nd, 2005 11:19 pm
apparent: (ага-ага)
Вчера вечером был в в Южном Измайлове.
Сидели, пили.
Вышел покурить на балкон.
Ветер.
Стоял и дышал, минут пять, а может больше.
Так и не закурил, расхотелось. Не до того было.

Кажется мне, что воздух в Измайлове навевает какую-то меланхолию. Она может быть мрачной или светлой, но - меланхолией. Пока я там жил, я не очень это замечал, наверное. А сейчас заехал - и почуял. Там, где я сейчас живу, тоже много воздуха и ветра. Но они другие. Не меланхоличные, нет. Скорее, я бы сказал, бодрящие и зовущие. Куда, правда, пока мне непонятно. Вот, уеду отсюда (скоро уже, месяца через два) - пойму, наверное. Привычное трудно до конца понять и оценить. Надо от него отвыкнуть - тогда становтится яснее.

Вспомнился ещё текстик, написанный почти два года назад, точнее - в последнюю ночь лета 2003 года. Захотелось выложить.
вот он )
apparent: (Default)
Я не помню точно, когда родился. Зато наверняка знаю, когда умру. Когда придёт весна. Это, казалось бы, странно – умирать весной. Чаще умирают осенью. Или зимой. Но со мной будет именно так. Я не переживу ближайшую весну. Меня не станет. Я слышал, мне рассказывал полусонный зимний ясень, весной оживут ручьи, проснутся медлительные деревья, радостно зазеленеет трава. Но этого всего мне не доведётся увидеть Я вообще почти не видел зелёного цвета. Мне хорошо знаком белый и чёрный – вокруг меня много оттенков этих цветов. Весной же мир становится разноцветным и, насколько я могу понять, более суетливым. И все немного сходят с ума. Становится слишком много жизни. Она не может сама с собой справиться. Не могу сказать, плохо это или хорошо – мне то неведомо. Скажу лишь, что это не по мне. Я спокоен и холоден. И мне это нравится. Волнение, суета – это для меня чуждые и непонятные слова. Я люблю спокойствие и неизменность. И это спокойствие позволяет мне бесстрастно ожидать своей участи. Я отживу своё и уйду – как будто бы меня и не было. Я не оставлю никаких следов. Через месяц-другой никто и не вспомнит обо мне. И ладно.
Я )
apparent: (Default)
Жил-был Космонавт.
Он умел летать в космос. Согласитесь, не каждому это дано
В космосе ему, надо отметить, очень нравилось. Там было тихо и невесомо. В этой щемящей тишине Космонавт любил петь песни. И молчать там он тоже любил. А разговаривать в космосе было не с кем и не о чем. И звёзды там светили ярче. Но при этом, казалось, становились не ближе, а наоборот, дальше. Поэтому Космонавт никогда бы не сказал, что он бывал ближе к звёздам, чем все остальные люди. Наоборот, он лучше других понимал, как они далеки и недосягаемые и поэтому, в каком-то смысле, был дальше от звёзд, чем большинство людей. Космонавт полагал, что он знает звёзды лучше, чем остальные и это даёт ему право относиться к ним по-особому. И, в отличие от многих, он не любил звёзды. Уважал - может быть. Но не любил. Там, в космосе, становилось видно, что это слишком чужие и непонятные... существа? объекты? места? Космонавт даже не способен был подобрать правильное слово, чтобы выразить то, чем (или кем?) были эти слепящие точки, окружавшие его со всех сторон.
apparent: (Default)
Кузьма Егорыч не знает Кузьмы Егорыча
И знать не должен
Олег Семёныч не знает Олега Семёныча
И знать не должен
Федот Авдеич не знает Федота Авдеича
Да и зачем ему
Сергей Сергеич не знает Сергея Сергеича
И это правильно.
Аминь.

(Вэ Никритин)


Федот Авдеич скучал на очередном еженедельном Заседании Конторы, в которой он работал. Что это за контора - не важно, ни к чему нам это знать. Допустим, она занималась Обслуживанием Клиентов. Этого вполне достаточно. Федот Авдеич от нечего делать рассматривал своих сослуживцев. В Конторе он работал давно и знал их всех, можно сказать, досконально.
Вот, например, Василий Палыч )

P.S. друг [livejournal.com profile] nikritin, я не уверен что ты это прочтёшь, но на всякий случай вопрошаю: когда же ты мне тексты свои скинешь? я был бы рад, ей-ей.
apparent: (ага-ага)
Некто по имени Валинарий рассматривает своё отражение. Это занятие, думается, совершенно ни к чему не обязывает. Тем не менее, рассмотрев себя до мельчайших подробностей, Валинарий чувствует, что с этим надо что-то делать. С чем именно – «этим» - он и сам толком не знает. Он идёт в ванную и принимает душ. Это не помогает. Тогда он сбривает бороду. Результат тот же, вернее он по-прежнему отсутствует. Растерянный и слегка рассерженный Валинарий идёт на кухню и ставит чайник. В тот момент, когда чайник закипает, герой понимает, что это как раз то, что должно было произойти.
apparent: (ага-ага)
Самая неожиданность перестаёт быть чем-то неожиданным.
Неожиданного ждут и ждут только неожиданного.
(М. Бахтин, Формы времени и хронотопа в романе)


Некий человек, назовём его Николай Егорович, выходит из подъезда. Пятница, утро, он едет на работу. На первом же перекрёстке его подрезает машина, неожиданно вывернувшая откуда-то из-за угла. Николай Егорович не успевает даже удивиться, как столь же неожиданно )
apparent: (ага-ага)
Варфоломей Сергеевич не умел петь. Ещё он был лысоват и работал водителем автобуса. У него была жена, дочь и командирские часы. В детстве он переболел ветрянкой и хорошо рисовал. Близкие знали, что он довольно неразговорчив и что он никогда не пользовался метро. Наш герой любил говорить о себе: «Да, мне много не надо» и «Ёшкин кот». Выглядывая из окна по утрам, он разбивал два яйца и готовил себе яичницу. Между делом, он позволял себе выпить бутылку пива и погладить по голове дочку, которую он очень любил и звали Катериной. О В.С. никогда не писали в газетах и рассказывали, что он скрипит во сне зубами. Он любил фильмы про разведчиков и расстегаи с рыбой.

Больше нам о нём почти ничего неизвестно.

эксперименты с текстами
apparent: (Default)
Ещё вчера я напиcал текст, в общем, в потоке давнего и прикрытого мною (до поры до времени) набора текстов под условным названием «ты помнишь».

текст, собственно )
apparent: (ага-ага)
Ещё у меня есть претензия,
что я не ковер, не гортензия...
(А. Введенский)


Некий человек умел превращаться в самые различные предметы, те, которые мы привыкли считать неодушевленными. Что в этом такого? Кажется, ничего особенного. По крайней мере, этот самый человек (звали его, скажем, Михаил Фёдорович) не видел в этом чего-то экстраординарного. Он с лёгкостью и, даже с некоторой небрежностью превращался в деревья, столы, шариковые ручки, бутерброды, часы, столовые приборы, зажигалки, книги (иногда - в отдельный листок из какой-нибудь книги, а однажды ему взбрело в голову превратиться в отдельную букву на триста сорок второй странице (пятая, строчка сверху, первая буква в слове "может") Большой Советской Энциклопедии) и так далее.
Михаил Фёдорович хорошо знал, то быть неодушевлённым предметом довольно скучно. Но в этих превращениях был один интересный момент, ради которого наш герой тратил львиную долю своего свободного времени на подобны метаморфозы. Превратившись в тот или иной предмет, Михаил Фёдорович терял почти всякую чувствительность и почти ничего не понимал в окружающем мире, кроме одного - своего предназначения. Точнее, предназначения предмета, в который он превратился.
Бутерброд знал только одно - его должны съесть. Часы (как бы это точнее описать) каждое мгновение ожидали наступления следующего. Страница в книге ждала, пока её откроют. Однажды Михаил Фёдорович превратился в гранату. Желание взорваться - очень странное, но ему понравилось. Когда он уставал, он превращался в самые бесполезные предметы, например, в какую-нибудь безделушку, предназначение которой - стоять на полке. В этом сочетании отсутствия каких либо стремлений кроме как "быть" и, одновременно, абсолютная уверенность в осмысленности и нужности такого бездеятельного бытия завораживала его.
Интересно, что в достижении своей цели предметы были совсем неразборчивы. Вилке было всё равно, во что втыкаться, ножу - что резать. Гитара хотела звучать и не важно - были ли причиной звука умелый перебор струн или просто удар об землю. Той самой странице в книге было всё равно, открыли ли ее, чтобы внимательно прочесть или просто, случайно.
Совершенно непонятно почему, но больше всего Михаил Фёдорович любил превращаться в несмазанную, поскрипывающую дверную петлю. Ему ужасно нравилось это ожидание - когда же кто-нибудь откроет дверь и петля сможет пропеть свою короткую, но такую важную для нее песню...

Profile

apparent: (Default)
apparent

January 2016

S M T W T F S
     12
3456789
10111213141516
17181920212223
2425262728 2930
31      

Syndicate

RSS Atom

Style Credit

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Jun. 11th, 2025 04:53 am
Powered by Dreamwidth Studios