apparent

Наши тени — это те, кто живет, пока мы спим. Когда мы выключаем свет и ложимся спать, тень освобождается, окутывает и убаюкивает нас, а когда мы засыпаем — начинает жить своей собственной жизнью. Нам кажется, что это мы видим сны, а на самом деле, мы наблюдаем за жизнью теней также, как они наблюдают днем за нашей. И если ты не помнишь свои сны — не волнуйся, твоя тень их помнит отлично, также как ты помнишь свой прошедший день. Известно, что если человеку не давать видеть сны, он не высыпается, а через некоторое время может сойти с ума. Никто не обращает внимания на то, что при этом происходит с его тенью, а она истончается, становится все более блеклой и может вовсе исчезнуть. А кто не отбрасывает тени? То-то же.

Но это все присказка, а вот сказка, хоть и короткая. В каждом городе есть хотя бы одна блуждающая тень, тень без хозяина. Некоторые говорят, и не только говорят, но и в книжках пишут, что когда такая тень касается живого человека, то он умирает, а его тень тоже становится блуждающей. Ничего подобного. Люди практически не замечают такого касания, разве что у некоторых холодок по спине пробежит. А тень, в этот момент узнает о человеке все, что только возможно. И человека узнает лучше, чем он сам себя знает — все его мечты, страхи, радости и горести. И скользит себе дальше. Вообще, тени довольно бесстрастные существа, и эти открывающиеся сокровенности их мало трогают. Хотя иногда бывает, конечно, что даже и тень вздрогнет, от удивления, радости или от ужаса — это уж как выйдет.

Есть мнение, что это тени богов. Дескать, боги решили как-то, что не пристало им отбрасывать тень, как людям, и отбросили их в другом смысле — отпустили жить своей жизнью. А может, было по-другому — боги же никогда не спят, и их тени, чтобы выжить, убежали и стали жить своей жизнью. С тех пор и бродят, рассматривают человеческие жизни. И знают, вероятно, о нас больше, чем те самые боги.

Share on Facebook

Mirrored from Слова и буквы again.

В каждом городе можно встретить автобус без водителя. То есть, вообще в любом городе есть множество пустых автобусов, стоящих в автопарке, на стоянках и тому подобное. Но этот автобус идет по своему неведомому маршруту, никогда не попадает в аварии, соблюдает правила дорожного движения, хотя за рулем – никого. Номер его маршрута постоянно меняется, но в каждый отдельный момент он ничем не отличается от обычного рейсового автобуса, кроме того, что кабина водителя в нем пуста.
К этому автобусу люди относятся по-разному.
Кто-то считает, что встретить такой автобус и сесть в него – это большая удача, так как он может увезти пассажира в далекие неизвестные ми прекрасные миры. Или, если не в миры, то просто отвезти в такие уголки города, где человек никогда не бывал, и где очень хорошо: светит солнце, много тенистых бульваров, причудливых зданий, приятных кафешек. И без такого автобуса шансов попасть туда никаких. Они полагают, что автобус без водителя, изо дня в день катающийся по городу знает этот город лучше всех прочих и старается поделиться этим знанием с пассажирам, а другого способа, кроме как привезти их в приятное место, у него нет.
Другие, напротив, считают этот автобус чуть ли не колесницей дьявола, или не знаю каких ещё тёмных сил. Они убеждены, что от такого автобуса надо держаться подальше и, уж конечно, ни в коем разе не садиться в него. Ибо он может увезти в страшные неведомые места, из которых выбраться нет никакой возможности, или попросту завезти в район полный злобных гопников, которые только и ждут, чтобы кого-нибудь избить, ограбить, изнасиловать, убить, в конце концов. Что можно ожидать от управляемого неизвестно кем автобуса? Ничего хорошего – так рассуждают они.
И те, и другие по-своему правы. Потому как этот автобус везет человека именно в такие места, о которых тот думает, садясь в него. И ничего более. И ничего менее. Отвозит туда, куда ты и так движешься.

Share on Facebook

Mirrored from Слова и буквы again.

Откопал свой давнишний текстик, лет пять ему уже. Но как-то зацепил он меня сегодняшнего, решил перепостить. А чего?

Некий человек умел превращаться в самые различные предметы, те, которые мы привыкли считать неодушевленными. Что в этом такого? Кажется, ничего особенного. По крайней мере, этот самый человек (звали его, скажем, Михаил Фёдорович, только не надо дурных ассоциаций, классик тут не при чём) не видел в этом чего-то экстраординарного. Он с лёгкостью и, даже с некоторой небрежностью превращался в деревья, столы, шариковые ручки, бутерброды, часы, столовые приборы, зажигалки, книги (иногда - в отдельный листок из какой-нибудь книги, а однажды ему взбрело в голову превратиться в отдельную букву на триста сорок второй странице (пятая, строчка сверху, первая буква в слове “может”) Большой Советской Энциклопедии) и так далее.
Михаил Фёдорович хорошо знал, то быть неодушевлённым предметом довольно скучно. Но в этих превращениях был один интересный момент, ради которого наш герой тратил львиную долю своего свободного времени на подобны метаморфозы. Превратившись в тот или иной предмет, Михаил Фёдорович терял почти всякую чувствительность и почти ничего не понимал в окружающем мире, кроме одного - своего предназначения. Точнее, предназначения предмета, в который он превратился.
Бутерброд знал только одно - его должны съесть. Часы (как бы это точнее описать) каждое мгновение ожидали наступления следующего. Страница в книге ждала, пока её откроют. Однажды Михаил Фёдорович превратился в гранату. Желание взорваться - очень странное, но ему понравилось. Когда он уставал, он превращался в самые бесполезные предметы, например, в какую-нибудь безделушку, предназначение которой - стоять на полке. В этом сочетании отсутствия каких либо стремлений кроме как “быть” и, одновременно, абсолютная уверенность в осмысленности и нужности такого бездеятельного бытия завораживала его.
Интересно, что в достижении своей цели предметы были совсем неразборчивы. Вилке было всё равно, во что втыкаться, ножу - что резать. Гитара хотела звучать и не важно - были ли причиной звука умелый перебор струн или просто удар об землю. Той самой странице в книге было всё равно, открыли ли ее, чтобы внимательно прочесть или просто, случайно.
Совершенно непонятно почему, но больше всего Михаил Фёдорович любил превращаться в несмазанную, поскрипывающую дверную петлю. Ему ужасно нравилось это ожидание - когда же кто-нибудь откроет дверь и петля сможет пропеть свою короткую, но такую важную для нее песню.

---

Запись сделана в блоге «Слова и буквы again». Можно оставить комментарий здесь или в оригинальной записи

Николай Петрович имел странную привычку: прищурив левый глаз, он как-то по-особенному выпучивал правый и при этом как будто принюхивался. Чудак бы Николай Петрович. Люди его немного побаивались. А зря, между прочим. Ну, прищуривается, на выпучивает, ну принюхивается. Мало ли у кого какие странности. А впрочем же – очень хороший человек. Добрый, отзывчивый, при том не дурак. К тому же очень хорошо играл в шахматы и имел хороший голос. Я сам не слышал, как Николай Петрович поёт, но мне рассказывали люди, безусловно, заслуживающие доверия.
А ещё Николай Петрович очень любил финики. Бывало, купит себе целый килограмм и съест. И ничего, не плохело ему. Я бы так не смог.

Жил-был некто, по имени, скажем, Николай. Жизнь Николая была вполне стандартной - работа, семья, дети, друзья, футбол. В детстве он собирал марки, подростком коллекционировал значки, а когда стал взрослым – пивные банки. Ещё он выписывал две газеты – «Советский спорт» и «Известия» и аккуратно их прочитывал. По субботам наш герой ходил на рынок, а потом обычно принимал гостей, с которыми умеренно выпивал и вёл душеспасительные беседы о политической обстановке в стране, об особом пути русского народа и о положении команды «Спартак» в таблице очередного чемпионата по футболу. Иногда ходил с женою в кино на какой-нибудь новый фильм, отдавая предпочтение комедиям. На работе он был скромен и аккуратен, почти никогда не опаздывал, с коллегами поддерживал хорошие приятельские отношения.
Словом, был Николай обычен, настолько обычен, что почти незаметен. Он и одевался настолько неброско (хоть и аккуратно), что на улице прохожие никогда не задерживали на нём взгляда, в крайнем случае, просто отмечая про себя: «вот ещё одна фигура».
По законам жанра должно было бы что-то случиться с Николаем, произойти какая-то перемена, после которой его жизнь изменилась бы коренным образом, но ничего такого не случилось. Прожил он свою жизнь и также, почти незаметно, умер. После смерти не нашли никаких дневников, никаких гениальных стихов или романов, которые он писал долгими вечерами, не решаясь никому показать и пряча их на дальние полки в кладовке. И не пытался Николай изобрести модель вечного двигателя. В общем, никаких следов.
Ну, раз так, то должна, по крайней мере, у Николая быть какая-то тайна, которую он унёс с собой в могилу. Например, возможно, ему снились какие-нибудь эдакие сны. Или любил он, скажем, ночью, когда все спят, вылезать на крышу и там разгуливать в голом виде. Или, может быть, он хотя бы мечтал о чём-нибудь неожиданном, пусть даже и неприличном или нехорошем, о каких-нибудь извращениях, в конце концов или о мировой революции… Так ведь нет – и не мечтал он ни о чём большем, чем о прибавке к зарплате или о вкусной еде. Был человек, не был человек – не отличить.

- И в чём смысл этого самого Николая? – спросит читатель.
- А смысла в нём нет – отвечу я. – Также, как никакого смыла нет во мне и в Вас.
- Ладно, ладно, - хитро улыбнётся читатель. – А в чём смысл этого текста, зачем Вы эту бессмыслицу изображаете, тратите своё и моё время на бессмыслицу?
- Знаете, - отвечу, - мне иногда кажется, что эта бессмыслица ничуть не хуже и не лучше любой другой, на которую мы тратим практически всю свою жизнь. Если существует такой бессмысленный Николай, то отчего же не быть такому же бессмысленному тексту? Он также родится и умрёт незамеченным. А может быть так: он сделает какое-то совершенно незаметное и непонятное нам дело. А Николай, хоть нам и невдомёк, совершенно необходим для мироздания.
- Хм, - скажет читатель и благополучно забудет про этот текст.

Сегодня здесь очень уютная тишина. Доносящийся издалека шум большой дороги и раздающиеся временами голоса под окном только делают эту тишину только ещё более плотной, почти осязаемой. Это та самая тишина, в которую можно завернуться, словно в оделяло, и лежать, рассматривая подсвеченное огнями большого города пасмурное ночное небо. И чувствовать этот мир, ощущать его мерное дыхание.
Прошёл ещё один день, в котором было всякое - и радость, и огорчение, и восторг, и сожаление о несбывшемся, и солнце, и ветер, и неспешные разговоры, и лихорадочная деятельность. Много всего было - как обычно. И всё как будто закончилось или, нет приостановилось. Пришла тишина, в которой всё замирает. Быть может она закончится через секунду, быть может, продлится ещё бесконечно долго. И ты будешь вот так лежать, рассматривать небо. И не думать ни о чём. А если уж и думать - любви, о чём же ещё?
А потом, спустя небольшую бесконечность, тишина непременно уйдёт, чтобы дать возможность жизни продолжиться. И снова будет суета, приятная и не очень, снова будут слова, звуки, песни, крики, стоны, смех, рыдание - всё будет. Потому что жизнь такая - радостная, смешная, полная смысла, бессмысленная, утомительная, увлекательная,  и - шумная.
Но тишина ещё обязательно вернётся. И принесёт с собой спокойствие и умиротворение. Без них ведь тоже никуда.

Я не помню точно, когда родился. Зато наверняка знаю, когда умру. Когда придёт весна. Это, казалось бы, странно – умирать весной. Чаще умирают осенью. Или зимой. Но со мной будет именно так. Я не переживу ближайшую весну. Меня не станет. Я слышал, мне рассказывал полусонный зимний ясень, весной оживут ручьи, проснутся медлительные деревья, радостно зазеленеет трава. Но этого всего мне не доведётся увидеть Я вообще почти не видел зелёного цвета. Мне хорошо знаком белый и чёрный – вокруг меня много оттенков этих цветов. Весной же мир становится разноцветным и, насколько я могу понять, более суетливым. И все немного сходят с ума. Становится слишком много жизни. Она не может сама с собой справиться. Не могу сказать, плохо это или хорошо – мне то неведомо. Скажу лишь, что это не по мне. Я спокоен и холоден. И мне это нравится. Волнение, суета – это для меня чуждые и непонятные слова. Я люблю спокойствие и неизменность. И это спокойствие позволяет мне бесстрастно ожидать своей участи. Я отживу своё и уйду – как будто бы меня и не было. Я не оставлю никаких следов. Через месяц-другой никто и не вспомнит обо мне. И ладно.
( Я )

Федот Авдеич скучал на очередном еженедельном Заседании Конторы, в которой он работал. Что это за контора - не важно, ни к чему нам это знать. Допустим, она занималась Обслуживанием Клиентов. Этого вполне достаточно. Федот Авдеич от нечего делать рассматривал своих сослуживцев. В Конторе он работал давно и знал их всех, можно сказать, досконально.
Вот, например, ( Василий Палыч )

P.S. друг nikritin, я не уверен что ты это прочтёшь, но на всякий случай вопрошаю: когда же ты мне тексты свои скинешь? я был бы рад, ей-ей.

Некий человек, назовём его Николай Егорович, выходит из подъезда. Пятница, утро, он едет на работу. На первом же перекрёстке его подрезает машина, неожиданно вывернувшая откуда-то из-за угла. Николай Егорович не успевает даже удивиться, как столь же ( неожиданно )

Ещё вчера я напиcал текст, в общем, в потоке давнего и прикрытого мною (до поры до времени) набора текстов под условным названием «ты помнишь».

( текст, собственно )